Чайная политика — Ода Набунага и Тоётоми Хидэёси

Провинции могли ежемесячно менять своих правителей, а отстранённый от реальной власти император превратился в чисто номинальную, сакральную фигуру без каких-либо функций, кроме той, что являлся божественным потомком, служил культу и одаривал чинами и званиями своё окружение. Была, конечно, и законная власть в лице сёгуна, будь то годы правления Минамото или Асикага, но никому из них так и не удалось создать единого целостного государства и в реальном времени они управляли лишь несколькими провинциями Японии. Но собирать земли было необходимо. Страна рушилась. Обнищание народа, массовая гибель трудоспособного населения, законы, которые никто не соблюдал, падение культуры, так сильно ценимой в период расцвета Хэйан, эпидемии, неурожаи на земле, которая требовала заботливого ухода. Многие понимали это. Понимал это и сёгун и император, но реальное движение к объединению началось лишь с появлением на поле боя Ода Набунага (1534-1582). Он вышел на сцену в тяжёлые для страны годы Сэнгоку, «эпохой воюющих провинций» (1467-1568) и словно кровавым плугом прошёл по всей центральной Японии, выкорчёвывая сёгунат Асикага, своих врагов-дайме, неугодных мелких правителей и вооружённые до зубов буддийские монастырские армии, такие как могущественная Исияма Хонгандзи.

Ода Набунага так и вошёл в историю, как кровавый диктатор, Первый Объединитель Японии, тиран, который не верил в бога, дружил с христианскими миссионерами, но при этом никому никогда не доверял и держал своих вассалов фактически за горло. Однако, у меня нет цели в этой статье излагать историю этого великого человека. Я хотел бы рассказать о его увлечении. Может показаться странным, но по своей природе Набунага всё же не был настолько кровожаден и зол.

Он трепетно любил отца и своих детей, а его замок в Адзути ломился от произведений искусства. Его хобби была охота с птицами. Он часто устраивал пиры, шумные застолья для своих соратников, где позволял себе расслабится и позабыть о ежедневных сражениях. И ко всему прочему Ода очень любил чай, был большим знатоком чайной церемонии, имел огромную коллекцию китайской и японской чайной утвари. К сожалению, большая часть этого собрания погибла в огне после его вынужденного самоубийства (сеппуку), последовавшего после коварного предательства ближайшего единомышленника и многолетнего соратника, боевого генерала Акэти Мицухидэ в 1582 году.

В то время чайная церемония была хорошим средством для поиска новых полезных связей, инструментом в политической борьбе.

В замечательной биографии Ода Набунаги от Й.П. Ламерса под названием «Японский тиран» можно прочесть следующие факты:

«Замок Адзути, очевидно, должен был явить всей стране величественный облик своего хозяина. Нобунага в своем стремлении сделать Адзути центром всеобщего внимания проявлял чудеса изобретательности. Не ограничиваясь ролью покровителя изящных искусств, Нобунага хотел показать себя тонким ценителем чайной церемонии и большим знатоком дорогой чайной утвари. В то время чайная церемония являлась одним из наиболее распространенных способов приятного времяпрепровождения для сильных мира сего. Среди известнейших знатоков чайной церемонии было немало влиятельных торговцев из Сакай, для которых ритуал оказался весьма удобным и подходящим способом устанавливать контакты с крупнейшими даймё и заодно обсуждать торговые дела. Сложилась даже своего рода «чайная политика», в которой Нобунага принимал активное участие, если не задавал тон. Сразу же после вступления в столицу в 1568 году он получил от Мацунага Хисахидэ чайный прибор под названием «Цукомогами» как символ подчинения и будущего союза. Этот дар, по всей видимости, пришелся Нобунага по душе, так как вскоре он стал страстным коллекционером чайной утвари, при этом он даже не чурался силой заставлять бывших владельцев продавать ему ее.

Еще до Адзути Нобунага неоднократно устраивал чайные церемонии в храмах Киото, например в Мёкакудзи и Сёкокудзи. После 1578 года уже новый замок стал главным местом проведения этих ритуалов, что, безусловно, следует рассматривать как еще один способ закрепить за Адзути славу центра культуры. Именно здесь Нобунага официально передал своему сыну Нобутада одиннадцать чайных аксессуаров (мэйбуцу). Через три дня, в первый день шестого года правления под девизом Тэнсё, князья из как минимум одиннадцати провинций прибыли в Адзути с церемониальным визитом. На утреннее чаепитие получили приглашение двенадцать полководцев, и среди них Нобутада, Акэти Мицухидэ и Хидэёси. Проводил чайную церемонию по столь важному случаю Мацуи Юкан, представитель провинции Сакай и, по-видимому, главный знаток чайной церемонии в окружении Нобунага. Альков чайной комнаты украшал свиток работы великого китайского художника династии Юань Юй Цзяня, а во время самой церемонии использовались дра¬гоценные мейбуцу. После чего гостей пригласили поднять тост вместе с хозяином, а затем они смогли насладиться творениями Кано Эйтоку внутри замка. Шедевры живописи настолько порази¬ли присутствующих, что, по свидетельству «Синтё-ко ки», все они были восхищены доблестью Нобунага».

После измены Акэти Мицухидэ и нападении его армии на храм Хоннодзи 21 июня 1582 года, где отдыхал его господин с группой телохранителей, Нобунага совершил сеппуку, не в силах противостоять многотысячной толпе предателей. Его дворец разрушили и уничтожили всё собрание ценной утвари. Спустя несколько дней 1 июля в битве при Ямадзаки армия изменника была сметена одним из верных вассалов Нобунаги, и к власти победоносно пришёл Второй из Объединителей Японии, Тоётоми Хидэёси (1537-1598). Это был ловкий, хитрый и очень умный политик. Умело командуя армиями, он не менее умело вёл закулисные сражения, строил интриги и часто выигрывал, не пролив ни капли крови, просто запугивая врагов. Он правильно использовал то, чему его когда-то научил его господин. Это касалось и «чайной политики». Хидэёси также был большим знатоком чая и чайной церемонии. Но всё по-порядку…

Близкое знакомство Токити (будущего Тоётоми Хидэёси) со своим господином произошло при довольно опасных для последнего обстоятельствах. Это случилось в 1559 году. Тогда давний заклятый враг клана Ода, Имагава Ёсимото затеял провернуть хитрый план. Воспользовавшись удобным случаем, когда после торнадо пострадал замок Нобунаги Киёсу, он подослал к тому шпиона Ямагути Куродзиро. Хитрый и ловкий предатель смог обмануть недоверчивого Нобунага и стать начальником для строителей, восстанавливавших на тот момент замок. Имагава праздновал победу, но мир тогда не знал ещё о гении Хидэёси. Токити же смог разгадать вражеские замыслы и даже понять, кто стоит за спиной Куродзиро, но ему требовалось как-то тайком сообщить об этом своему господину, так чтобы спасти замок. И он придумал как…

Вот, что пишет в своей книге «Хидэёси» Даниэль Елисеев об этом случае:

«Как все благородные мужи или те, кто претендует на это звание, Нобунага любил пить чай, ценя его тонизирующие свойства. Токити поразмыслил, повертелся вокруг монаха, которому обычно поручалось готовить чай, — когда-то, в XIII в., именно монахи приучили феодалов к употреблению этого напитка, — и в конце концов попал к нему в обучение. Он приложил к этому делу энергию и сообразительность, присущие ему, и наконец приобрел определенный талант. Однажды Нобунага, похвалив вкус особо удавшегося напитка, с изумлением узнал, что его изготовитель — не кто иной, как надоедливый «подносчик сандалий», его слуга с лицом обезьяны, которого он считал неспособным на такую утонченность. Он выразил любопытство, позабавился, понасмешничал и в конце концов пригласил Токити. Тогда последний, наконец оказавшись лицом к лицу с господином в достойном положении, разоблачил перед ним измену мнимого архитектора, открыл масштабы нависшей угрозы и коалиций, готовых ринуться в бреши оборонительной системы.

Надо ли в это верить на полном серьезе? Каким бы театральным и сомнительным этот эпизод ни был, он походит на правду. В феодальном обществе того времени напрямую со своим господином никогда не говорили. Лишь чайный ритуал, благодаря связи с монастырской общиной, находящейся за пределами мирского общества, частично нивелировал социальные различия и допускал некоторую фамильярность. Но право организовывать чайную церемонию от собственного имени и самому приглашать гостей было большой привилегией, которую, если ты рыцарь, надо было получать от своего господина: Нобунага дождется 1578 года и завоевания земли Харима (в современной префектуре Хёго), прежде чем пожаловать Токити эту честь! Благодаря этим социальным причинам вкупе, е чисто эстетическими, у Токити возникнет выраженное пристрастие к чайной церемонии.

Он признается в этом в теплых словах, например, в письме (ок. 1580 г.) к Имаи Сокю, мастеру чайной церемонии, которого благодарит за гостеприимство:

«…Для меня невозможно выразить, как я оценил Ваше внимание. В довершение всего, я был счастлив возможностью вдоволь созерцать принадлежности для чайной церемонии и внимать Вашей мирной беседе.

Не могу выразить в этом письме всего, что про¬исходит в глубине моего сердца… Я страстно желал Вас видеть и [вот почему] направился непосредствен¬но к Вам, и оставался у Вас долгое время, не тревожась тем, что мой визит мог затруднить ваших слуг… » (Boscaro. Р. 8-9.)

Но с годами он усвоит здесь вкус к избыточности или излишеству — как в роскоши, так и в скромности, что вызывалось скорей желанием подчеркнуть свою позицию, совершить политическую акцию, чем страстью к эстетике. Он охотно шел на кощунственную дерзость, словно за¬коны, обычаи были писаны не для него: разве не осмелился он однажды — как говорили, — признаться Нобунага, что попробовал его чай, прежде чем ему преподнести? Такой поступок, даже продиктованный лучшими побуждениями, в отношении господина, известного неистовыми и обычно кровавыми припадками гнева, мог оказаться гибельным. Но, надо полагать, эта дерзость, выражавшая мелкое тщеславие, но при том готовность к любому испытанию, как раз понравилась Нобунага…»

Далее у того же автора можно прочесть о том, как Хидэёси двигался к вершине своей славы. Шёл 1583 год. Тоётоми рвался к власти после гибели Нобунага. Огнём, мечом и хитростью. Читаем:

«… как и было обещано, Хидэёси наконец утвердился в Осаке, положение которой невдалеке от Сакаи, достоинства крупнейшего и богатейшего порта Японии казались ему крайне важными со стратегической точки зрения. Здесь он также увидел возможность восстановить сеньориальную традицию, право следовать которой Нобунага пожаловал ему в 1578 г., — провести чайную церемонию. Этот ритуал был необходим по многим причинам: Хидэёси взял к себе на службу трех мастеров чайной церемонии, прежде служивших Нобунага, — Сэн-но Рикю, Цуда Сокю и Имаи Сокю, очень известных, и было бы неуместно отпускать их на службу к другому господину; к тому же право собирать гостей на чай было одним из атрибутов и привилегий великих даймё — по блеску церемонии и количеству присутствующих судили о них самих; наконец, они давали возможность по умолчанию домогаться даров, стоимость которых могла достигать очень значительных сумм.

Чайная церемония была большим событием и для населения — та, которую устроил Хидэёси для инаугурации замка Осака, длилась неделю и включила в себя, наряду с торжественными ассамблеями для друзей и вассалов, шесть собраний, куда сходились жители города. Он таким образом более, чем когда-либо, утвердил себя в новой роли верховного главы большой области».

А вот что Даниэль Елисеев пишет о самой грандиозной чайной церемонии в истории, который смог организовать Тоётоми Хидэёси, Великом Чаепитии в Китано:

«В 1587 году у Хидэёси больше не было никаких оснований демонстрировать скромность, которая никогда не принадлежала к основным чертам его характера. Победив кланы Кюсю, он уже управлял тремя четвертями Японии. В Киото он только что построил жилище для императора Огимати и оплатил церемонии коронации его внука Го-Ёдзэя. Более того — к завершению приближалась его собственная резиденция, Дзюракутэй; превосходный повод показать свое сказочное богатство и могущество всем, кто хотел бы о них забыть!

Как и при торжественном открытии замка Осака, он велел провести колоссальную чайную церемонию — единственный ритуал, позволявший, наподобие тех месс, какие ввели в моду иностранные священники, собрать по мирному поводу, в одном месте и при определенном единстве представителей всех социальных категорий. Он выбрал святилище в Китано, одновременно за его положение — к северо-западу от Киото, недалеко от Дзюракутэй — и за его моральные достоинства: там отправляли культ Сугавара-но Митидзанэ (845-903), знаменитого министра, провозгласившего в конце IX в. изначальное величие Японии перед лицом Китая, а потом умершего в изгнании из-за клеветнического доноса; обширность территории, изящные силуэты синтоистских построек из дерева и соломы, тишина окружающего парка, сакральный и патриотический характер этих мест — все соответствовало желаниям Хидэёси. Тем более что один из сёгунов Асикага, а именно Ёсимоти, уже проводил здесь в 1413 г. мероприятие для большого количества народа — день театра но, пригласив на него не только воинов, по обычаю, но и всех, кто пожелал. Ведь театр тоже мог быть местом встречи разных социальных групп, однако не имел столь универсального «уравнивающего» характера, как чайная церемония, и не предполагал их активного участия.

А Хидэёси как раз желал собрать как можно больше людей. В прошлом, 1586 году, на Новый год, он построил при Императорском дворце чайный домик своего изобретения — одну из новинок, рассчитанных на популяризацию нового «чайного стиля», который он хотел внедрить, еще не до конца определив его правила: нечто вроде большого кубического шатра площадью более четырех соломенных циновок (татами), по нормам того времени, но сделанный из лакированных деревянных столбов работы ремесленников из Сакаи и из тонких стенок, покрытых позолотой; золотой была и утварь, необходимая для чайной церемонии; циновки окаймляли золото и красная парча — эта роскошь была невидимой, потому что пол полностью покрывали шерстяные ковры, привезенные из Европы. Хидэёси рассчитывал поставить такую же в Китано, чтобы показать свою коллекцию произведений искусства, которой он так гордился. Правду сказать, ей он был в основном обязан сёгунам Асикага и прежде всего Ёсимаса (1435-1490), хозяину «Серебряного павильона», чьи сокровища, в основном китайского происхождения, он присвоил. Но были у него и собственные шедевры — разве Нобунага, давая ему в 1578 г. разрешение на организацию чайных церемоний, не подарил ему картину My Ци (монашеское имя Фа Чан (1176-1239). Жил и работал в монастыре Чанцысы в Ханчжоу), очень крупного китайского живописца XIII века?

К тому же многие годы полководцы никогда не упускали случая преподносить ему, как требовали приличия, изящные и редкие принадлежности чайного обихода, и каждая соответствовала более или менее торжественному обстоятельству.

В конце июля 1587 г. на главных перекрестках Киото появились, деревянные афиши, сообщающие о предстоящем событии и содержащие приглашение, составленное в простых и ясных словах:

• 1. Мы повелеваем провести большую чайную церемонию в лесу Китано с 7 по 10 октября, в зависимости от погоды; по этому поводу (Хидэёси) выставит все предметы своей (чайной) коллекции так, чтобы любители могли их оценить.
• 2. Приглашаются все любители чая, будь они феодалы, горожане или фермеры; каждый должен принести чайник для воды, черпак, чашку и порошкового чая (маття) или, в отсутствие такового, когаси (смесь, которой пользовались бедняки; состояла из рисовой со¬ломки и соли).
• 3. Приносить только по две соломенных циновки (татами) на человека, этого хватит, и каждый разместится, как ему удобно, в парке святилища Китано. Любители «простого стиля» (ваби-тя) могут использовать циновки грубой выделки или из рисовой соломы (тодзицукэ и инабаки).
• 4. Приглашаются все жители Японии, само собой разумеется, но также жители Китая и все любители. Пусть каждый оденется, как захочет.
• 5. Чтобы все, включая тех, кто живет далеко отсюда, успели приехать и полюбоваться предметами, мероприятие продлится два дня.
• 6. Это приглашение объясняется интересом, (который Хидэёси проявляет) к мастерам чайной церемонии — знатокам «простого стиля» (ваби-тя). Те, кто не придет, будут рассматриваться как пожелавшие оскорбить (Хидэёси) и в дальнейшем не получат права заниматься своим искусством, даже если оно состоит в приготовлении когаси (смеси чая и соли).
• 7. Хидэёси сам приготовит чай для всех мастеров «простого» стиля (ваби-тя), кем бы они ни были.

Подобные афиши были посланы во все большие города Японии и вывешены там, по крайней мере, в пределах зоны контроля Хидэёси, которая к тому моменту была громадной.

Аристократы Киото, устрашенные стоимостью мероприятия, немедленно начали расспрашивать друг друга, обмениваться посланиями, вести обсуждения: ведь это разорительная авантюра! Тем не менее по здравом раз¬мышлении ни один из них не посмел проигнорировать праздник, так что в целом только для аристократии Киото в парке Китано было возведено около 1500 чайных павильонов, к которым теснились другие хижины или палаточки. Из всех стилей модными тогда были три. Один, аристократический, который называли «дворцовым» или «библиотечным» стилем (сёин-тя), возникший в эпоху Муромати, в конечном счете сводился к использованию для чаепития изящного помещения во дворце или библиотеке. Другим был стиль «хижины» (суки-тя) — «народный», когда чай пили рядом с дорогой, на сельских почтовых станциях; в изящной версии это был стиль купцов из богатых торговых городов, как Сакаи, вкладывавших часть наличности в покупку принадлежностей для чаепития. Наконец, последним, самым новым, к которому Хидэёси проявлял выраженную склонность, был «простой стиль», ваби-тя, бесспорный мастер которого, Сэн-но Рикю, как раз находился на службе у хозяина. Роскошество вельмож, комфорт купцов — для которых чайная церемония часто была приятной формой «делового завтрака» — Рикю и его группа заменяли или дополняли в неуловимых дозах представлениями дзэн об отречении, уединении, выраженными в постоянном стремлении к сдержанности и даже смирению. Это, например Рикю выдвинул идею сократить пространство, предоставляемое каждому, всего до двух татами; он же поставил талант «чайного человека» выше изысканности материала. В пределе этот стиль исключал дорогие принадлежности, заменяя их живительным присутствием выдумки, оригинальности, чего-то никогда не виденного; в большей степени, чем с собирателями редких или древних предметов, любители этого стиля предпочитали поддерживать тесные отношения с ремесленниками своего города и своего времени — так, в XVII в. горшечник из Киото по имени Тёдзиро разбогател, придумав знаменитые чашки с черным покрытием, получившие известность под названием «раку». Именно этих приверженцев «простого стиля» (ваби) Хидэёси хотел поощрить, надеясь, возможно, связать с этой новой манерой своей имя.

В первый день церемонии Хидэёси прежде всего заглянул к ним; он проделал это дважды, а потом исчез, после того как ненадолго появился у аристократов; что же произошло? Может быть, его отвергли эти люди ваби — ведь многие из них, неисправимые позеры, столь же выставляли напоказ свой аскетизм, как он — свои неоценимые сокровища, и к тому же презирали его коллекцию — перл собрания сегунов Асикага, составленную из старинных китайских вещей, к которым местные даймё присовокупили свои подарки, выразив в них сложное сочетание союзных и подчиненных отношений? Хидэёси решил, что его предали? Или был уязвлен, что в этот единственный день эксцентричные мастера ваби привлекают больше взглядов, чем ослепительный блеск его шатра в сусальном золоте? Или вообразил опасный сговор между Рикю, ремесленниками и купцами из Сакаи, которые и для него были лучшими инвесторами и от которых он поэтому частично зависел? Или же — но это маловероятно — был встревожен вестями с Кюсю, услышав о неожиданном восстании Сасса Наримаса, давнего смутьяна с Сикоку, которого он выслал в Кумамото?

Большая чайная церемония в Китано едва началась в двадцать четыре часа, как уже ночью из Дзюракутэя поступил приказ: все разобрать, все хижины, все палатки, все павильоны, и пусть каждый возвращается домой и больше не кичится!

Участники, довольные и этим неожиданным облегчением своих трудов и расходов, поспешили повиноваться, пока господин снова не переменил мнение.

Странной была эта церемония, по многим причинам подвергнутая критике, богатая и гротескная. До дурновкусия? Может быть, однако — пусть даже это умерит наше восхищение японской сдержанностью — ее годовщину отмечали дважды, точно воспроизводя ее различные реалии: в 1880, а потом в 1937 гг., оба раза желая превознести национальное чувство и культ императора; значит, Хидэёси, при всем своем авторитаризме и нехватке «родовитости», сумел попасть в точку, и надолго.

Не исключено также, что церемония в Китано послужила, по крайней мере отчасти, генеральной репетицией другой, намного более значительной в глазах Хидэёси, — визита, который ему должен был нанести молодой император Го-Ёдзэй, недавно вступивший на престол.

Прибытие императора (гёко) к какому-либо из подданных было такой редкостью, что за время правления сегунов Асикага отмечено всего дважды — в 1408 г. и в 1467 г. в ответ на приглашения двух величайших сегунов эпохи Муромати, Ёсимицу и Ёсимаса. Таким образом, Хидэёси, принимая в своем новом дворце Дзюракутэй императора, становился на одну доску с этими людьми, каждый из которых на свой лад сто лет назад определял век.

Повод был волнующим: Хидэёси не столько изъявлял почтение к суверену, сколько отмечал собственный триумф, вступление в императорскую семью сразу двумя путями — благодаря тому, что Коноэ Сакихиса усыновил его самого, и вследствие того факта, что он в свою очередь и в качестве взаимной любезности удочерил дочь последнего, равно как и младшего брата Го-Ёдзэя. Во время императорского визита он в глазах у всех освятит этот союз, произведя официальное отправление культа своих новым фамильным богам — богам рода Фудзивара.

Это был также повод к тому, чтобы поупражняться и показать свои таланты в другом «виде спорта», популярном среди даймё, — искусстве стихосложения, которому был посвящен весь первый день. Имеются в виду короткие стихотворения (рэнга): один сочинял такой стих на тему, предложенную ведущим, — в данном случае императором, — а другой отвечал, тоже в стихах. Обильное употребление алкоголя пробуждало вдохновение — последнее истощилось только поздней ночью.

На следующий день гостей развлекали длинной придворной музыкальной и танцевальной программой (бугаку). Потом, как и накануне, супруга и мать хозяина раздали каждому многочисленные дары: одежды, редкие бумаги, драгоценные ткани, в дополнение к значительным суммам в деньгах и рисе, преподнесенным день назад, прежде всего императору. Наконец Хидэёси проводил уходящего императора, так же как ранее специально заезжал за ним. Суверен — неслыханная честь — позволил ему подняться вместе с собой в ритуальную повозку, запряженную быками; но придворные вернулись домой лишь на пятый день.

Хидэёси немедленно велел записать подробный рассказ об этой церемонии, копия которого будет отправлена семье каждого придворного и даймё; не следует заблуждаться по поводу этого документа — он, конечно, послужил славе Хидэёси, но в той же мере и славе императора, о престиже которого, а иногда и о существовании не помнили более двух веков…»

К сожалению, как известно, Сэн-но Рикю постигла горькая участь. Приближённость к тайко (верховному правителю) в итоге стоила ему жизни. Д. Елисеев в своей книге «Хидэёси» приводит несколько версий причин, по которым диктатор мог принять такое страшное решение:

«Имел ли тайко, например, право потребовать самоубийства своего мастера чайной церемонии, которого так любил, — Сэн-но Рикю, участника самых торжественных празднеств его жизни? И благодаря которому чайная церемония приобрела именно под эгидой Хидэёси облик, сдержанное изящество, словом, аристократический характер, которого это времяпрепровождение монахов и воинов никогда прежде не имело? И однако Рикю умер в 1591 г. по приказу своего сеньора. Никто этого не понял; некоторые, особенно иностранцы, всегда помешанные на фривольных историях, вообразили, что тайко внезапно влюбился в юную и очаровательную дочь служителя искусств, а та отказала верховному повелителю и обрекла тем самым на смерть отца и себя. Объяснение возможное, но довольно малоубедительное для общества, никогда систематически не связывавшего с плотским началом понятие греха. Другие измыслили склонность Рикю к христианской вере, возникшую как раз в момент, когда его сюзерен проявлял неприкрытое раздражение при одном упоминании иностранных священников. Третьи сделали чайного мастера приверженцем восточных кланов, которых Хидэёси только что подчинил после поражения Ходзё в 1590 году. Наконец, четвертые обличали гордыню Рикю, который якобы заказал собственную статую и поставил ее в воротах Дайтокудзи, присвоив тем самым привилегию высшей знати. Отсюда совсем рядом историки, объясняющие всё экономическими причинами: они считают, что этот человек «подорвал рынок» старинных товаров, заменив дорогостоящую китайскую керамику — которую Хидэёси из снобизма ставил очень высоко — простыми местными чашками, на вид простонародными, однако тончайшей работы.

Но господин повелел; хуже того, он утвердился в своих намерениях, — выслав сначала Рикю в Сакаи, то есть, конечно, недалеко, он вернул того в Киото и сообщил о своем решении: смерть. Рикю подготовился к этому, организовав последнюю чайную церемонию, а потом вскрыл себе живот, в то время как квартал, говорят, оцепили три тысячи солдат. Чтобы помешать нападению друзей, попытке прийти на помощь, весьма маловероятной? Или чтобы придать обряду полную торжественность? Рикю умер; но Хидэёси еще питал к нему достаточную неприязнь, чтобы убрать его статую из Дайтокудзи и выставить ее на публичном месте — на позорном кресте для приговоренных за уголовные преступления. Зачем? Оба унесли свою странную и кровавую тайну в могилу».