Чайные предметы Такэно Дзёо

Дзёо предпочитал посуду небольшого размера, правильной формы, с гладкой поверхностью. Она выглядела изящной, притягивавшей к себе взгляд, и, по мнению К. Кадзуэ, затрагивала в человеке, с ней соприкасавшимся, некие чувственные, эротические струны. Поэтому к чашам, чайницам и чайным чашкам Дзёо применимо, как и к стихотворениям Фудзивара Тэйка, понятие ёдзё — «поддержание жизни».

Показательна в этом отношении одна из чайниц, принадлежавших Дзёо, которая получила название «миоцуси» и приобрела известность как «великий шедевр» (яп. даймэйбуцу). Изготовленная в Древнем Китае, она была покрыта светлой глазурью цвета рисового мармелада, бока были раскрашены красной краской цвета «змеи и скорпиона», нанесенной на глазурь в виде лавины. Дзёо любил также чайные чаши-тэммоку из белого фарфора, хотя и японского производства, но копировавшие знаменитые китайские образцы. Правда со временем чайный мастер стал ограничиваться каким-нибудь одним видом «редкостных вещей».

При выборе посуды для чайной церемонии Такэно Дзёо руководствовался субъективной оценкой ее достоинств или недостатков. Китайская утварь и другие предметы для «чаепитий в гостиной» и церемоний, устраивавшихся приверженцами традиционного подхода к чайной утвари (т. е. тя-но сукимоно), подбиралась согласно набору критериев, имевших универсальный характер, поскольку им должны были следовать все без исключения «эксперты», оценивавшие китайскую утварь. Взгляд изнутри, безусловно, помогал найти чашку, кувшин, свиток-какэмоно и т. д., которые оптимальным образом отвечали вкусу и вообще психологическому складу выбиравшего, и оценивать их как полноценные в эстетическом отношении предметы, поскольку не действовали критерии, навязанные извне. Таким образом, возникал, если можно так сказать, консонанс между устроителем чаепития и важнейшими материальными компонентами чайного действа. В данном акте полностью обнаруживалась «просветленность» ценителя. Надо сказать, что научиться такому субъективному выбору считалось «великим делом». Тем не менее, по свидетельству того же Яманоуэ Содзи, «тысяча, десять тысяч [предметов] утвари в то время были отобраны при помощи света глаз Дзёо (т. е. следуя принципу субъективности. — А. И.)».

Наконец, в дневнике Имаи Сокю, ученика Дзёо, имеется запись о чаепитии, устроенном Дзёо во 2-й день 9-й луны 24-го года Тэммон (1555 г.), на которое был приглашены Сокю и Яманоуэ Содзи. Вскоре Дзёо умер, и это чаепитие оказалось последним в жизни мастера. Как сообщает Сокю, в нише-токонома он увидел ирогами — четырехугольную полоску цветного картона — с написанным на ней стихотворением Фудзивара Тэйка. Здесь же стояла металлическая, без всяких украшений вазочка с нарциссом. Над очагом, вделанным в пол, как это принято в крестьянском доме, на тонкой цепочке висел котел, в котором кипела вода. Утварь, использовавшаяся Дзёо в тот день, была изготовлена в гончарных мастерских Сэто, Сино, Бидзэн, т. е. это не были китайские «шедевры». Яманоуэ Содзи пишет в своих «Записках», что любимыми предметами Дзёо были тогда деревянный кувшин для свежей воды, чаша для сливания воды и бамбуковая подставка для крышки котла. Последняя церемония Дзёо проходила уже по каноническому для чайного действа классического типа ритуалу: сбор гостей в чайной комнате, трапеза, перерыв и собственно чаепитие.

Указанные метаморфозы в интерьере чайной комнаты и использование японской, т. е. обыкновенной утвари, безусловно, свидетельствуют о значительном изменении воззрений Дзёо на чайную церемонию в конце жизни. Яманоуэ Содзи отмечает: «Дзёо ушел вдаль (т. е. скончался. — А. И.) в пятьдесят четыре [года. Он] умер, когда чайная церемония расцвела в своем истинном виде».

«Истинный вид» (яп. сёфутай, досл. «истинный стиль», «истинная манера») — термин японской эстетики, обозначающий традиционный изящный стиль, однако, как полагает К. Кадзуэ, Яманоуэ Содзи имел в виду расцвет чаепитий в хижине-соян, т. е. чаепитий, начало которым положил Мурата Сюко.

Очевидно, имея в виду последний период деятельности Дзёо, И. Нисибори подчеркивает демократичный характер чайных церемоний мастера. Примечательно, указывает Нисибори, что Дзёо, являясь выразителем вкусов «третьего сословия», отнюдь не призывал копировать чайный ритуал, популярный среди старой элиты (прежде всего, питие «густого чая»), а отстаивал право на существование своего «пути чая». Безусловную ценность практиковавшейся им чайной церемонии Дзёо видел и в том, что во время нее достигалось равенство с «благородными людьми», т. е. аристократией. В заявлении чайного мастера о чувстве единения с аристократами легко заметить излюбленную буддийскую мысль о «единотаковости» всего сущего, но в более широком плане оно свидетельствует о высоком уровне общественного сознания тех социальных групп, к которым принадлежал и интересы которых отражал Такэно Дзёо.