Искусство чая

Даже не пытайтесь подражать этой «простоте и наивности». Это далеко не та простота, что «хуже воровства», как говорит русская пословица. За ней стоит подвиг трудного восхождения к совершенству. Но на пике совершенства мастер одинок, и так художник теряет своего гостя, ради которого он и живет. Идеал буддийского святого — бодхисаттва — отказывается от упокоения в нирване, чтобы протягивать руку спасения всем заблудшим живым душам. Эта этика самоотречения сплавлена в «ваби» с эстетикой.

Рикю любил чашки керамистов династии Раку — темные и неказистые на первый взгляд, но такие удобные и легкие в руке, не обжигающие ее и сообщающие своей неровностью так много о породившей их глине, о руке мастера, об огне, расплавившем глазурь. Если белый цвет — источник всех цветовых оттенков, то черный — их итог, абсолютное небытие цвета, дзэнское «му», что особенно заметно в полумраке чайной комнаты, когда присутствие чашки обозначено лишь изумрудным свечением чая в ее глубине.

Князь Хидэсси морщился при виде черных чашек Рикю, как русский царь при виде черного фрака Пушкина, — это был скрытый вызов установленным правилам. Не нравился князю и узкий лаз в комнату, заставлявший оставлять снаружи оба меча — главный знак дворянского достоинства. Но всё это он терпел до поры ради неповторимого вкуса чая мастера Рикю.

Попав в специальную комнатку для ожидания, где всё приятно для слуха, взора, обоняния и осязания, где вам подадут по чашке едва подсоленной и отдающей пряными специями горячей воды — для подготовки идеального вкусового восприятия в дальнейшем, где таинственное свечение углей в зимнюю пору умножено отражениями их в черной лаковой рамке очага, а летом всё вокруг — картинa или надпись на свитке в нише, ветряной колокольчик под потолком — дышит прохладой, гости просто сидят молча или сдержанным шепотом делятся впечатлениями от сада, предвкушают ожидающее их действо, рассматривая вывешенный на горизонтальном свитке список предметов чайной утвари, не менее важный, чем список действующих лиц и исполнителей в либретто драматического спектакля.

Каждый предмет чайного действа — такой же его участник, как и гость. Его задача — быть идеальным участником единого ансамбля (ториавасэ), главным дирижером которого является чайный мастер. Свиток с каллиграфической надписью обычно дзэнского содержания определяет главную тему и стиль чайной медитации, это ее «партитура». Цветок в бронзовой или керамической вазе, а порой и в бамбуковой корзинке наполняет комнату ощущением сиюминутного и одновременно вечного бытия природы. Рикю призывал ставить цветы так, чтобы казалось, будто они по-прежнему растут в поле. Этим чайные цветы (тябана) отличаются от искусства кадо (икебана).

Старинные предметы — чашка или керамическая чайница, бамбуковая ложечка для чайного порошка или сосуд для холодной воды — часто имеют собственное поэтическое имя и биографию, записанную на специальном деревянном ларце. Расколотая чашка склеивается, а золотые прожилки на линии слома становятся частью ее дизайна. К одноразовым предметам действа относятся льняная салфеточка для протирания чашки, бамбуковый веничек для взбивания чая и даже некоторые виды чашек.

Деревянные (с лаковым покрытием и без) подносы, керамическая и лаковая утварь — всё должно возвращаться хозяину в идеально чистом виде, для чего у гостей есть специальные салфеточки, которые они достают из-за пазухи, а после употребления их складывают в левый рукав кимоно. Чашку, чайницу и бамбуковую ложечку, а также парчовую салфетку «кобукуса» принято рассматривать отдельно после каждого чаепития в особом ритуале «хайкэн».

Слегка отодвинутая в сторону задвижка узкого лаза «нидзиригути» побуждает гостей по очереди неслышно проскользнуть внутрь чайной комнаты, предварительно положив перед собой параллельно коленям нераскрытый веер — еще один знак разделения пространства на свое, иерархически более низкое, и хозяина — более высокое.

Пройдя несколько шагов по определенной траектории (у каждого из четырех гостей она своя), посетитель чайной комнаты прежде всего в полупоклоне созерцает каллиграфический свиток в нише, а затем — очаг (зимний, врезанный квадратом в пол, или летний — в виде специальной переносной жаровни, стоящей на татами) и котел, в котором греется вода. Когда она уже готова закипеть, чайный котел не издает вульгарного бульканья, но только тихий шорох, называемый «ветром в соснах» (достигается это специальным наростом на днище котла, препятствующим образованию крупных пузырьков воздуха).

Затем гости поочередно рассаживаются в иерархическом порядке, начиная с первого (сёкяку), который со своего места возле ниши с цветком будет вести от имени остальных гостей диалог с хозяином, в то время как второй выполняет функции его помощника, и кончая последним (цумэ), обязанности которого весьма многообразны: закрывать вход в комнату, передавать использованную чашку или другие предметы главному гостю…

Как запомнить все премудрости чайной культуры? В школе Урасэнкэ, как и в западных учебных заведениях, есть лекции, экзамены и т.д., но главное внимание уделяется традиционному способу передачи информации «от сознания к сознанию» (исин-дэнсин) в процессе практического сотрудничества учителя и ученика. При этом учитель всячески подчеркивает активность роли учащегося. Дзэнская педагогика не предполагает никаких разъяснений: если человек сам не способен дойти до сути предмета, ему ничего и не объяснишь. Мастер предпочитает не помогать в процессе обучения, но скорее «мешать», целенаправленно расставляя явные и скрытые препятствия, преодолевая которые ученик вырастает в уникального профессионала, не повторяющего учителя. К тому же осваивать мастерство нужно не головою, но всем телом, доводя до рефлекторного автоматизма сложную последовательность движений. Только тогда освобожденное от формальных забот сознание начнет изливаться неким естественным родником внутреннего содержания, являя не изысканную «чайную церемонию», как ее часто понимают иностранцы, а само чайное бытие как идеальную модель всякого бытия вообще. Создайте идеальную форму, не уставал повторять 15-й патриарх Урасэнкэ Сэн Сосицу, Великий мастер «Фениксово облако», и она идеально соединит ваше индивидуальное существование со вселенским.

Вначале гостей ждет настоящее таинство с углями — на их глазах хозяин снимает котел с очага и заменяет прогоревшие древесные угли на новые. Сочетание напоминающих красные хризантемы на фоне бежевого пепла с белыми знаками «звезд» или «брызг на волнах» с черными и белыми (есть и такие) углями, сложенными в канонической композиции для достижения определенной температуры воды в нужный момент, запоминается надолго. Специальный влажный пепел, насыпанный вокруг углей, должен дать более активное выделение кислорода и способствовать лучшему горению, а кусочек сандалового дерева летом или специальное ароматическое вещество зимой добавят «чистоты» углям.

За этим следует классическое угощение, несколько неожиданно звучащее по-русски — «камень за пазухой», поскольку своим аскетическим минимализмом напоминает о разогретом в очаге камне, который встарь дзэнские монахи действительно клали за пазуху в попытке согреться и ослабить чувство голода во время долгих медитаций. Вся традиционная японская кухня представлена здесь характерными особенностями — сезонность вкусовой гаммы и внешнего вида блюд, минимальная обработка пищи, изысканная простота сервировки, за которой скрывается немалая символическая сложность… Для того чтобы по достоинству оценить «кайсэки», нужно быть не просто гурманом, но иметь самостоятельный опыт приготовления всех подаваемых блюд.

Кушанья завершаются чайными сладостями, главная цель которых — служить вкусовой прелюдией к чаю, а потому их принято есть отдельно от него.

По завершении трапезы гости удаляются на время в сад для созерцания природных красот и отдыха перед основной частью чайного действа.

Что же такое Путь чая вообще и ритуал приготовления напитка «тяною» в частности?

Некий японский поэт, перефразировав пятистишие дзэнского наставника Иккю об «изначальном сознании», так ответил на этот вопрос:

Ты спросишь,

Что такое

Искусство чая?

Шепот ветра в соснах

На рисунке тушью.

Но этот образный ответ всё же не даст полного представления о чайной церемонии человеку, живущему в иной культурной среде.

Можно было бы сказать, что это — универсальная модель Бытия, в которой Истина, Благость и Прекрасное слиты воедино, по выражению буддийского экзистенциалиста Нисиды Китаро (1870-1945). «Точка совпадения Правды, Добра и Красоты» — так называется глава из его труда «Искусство и мораль», в котором он доказывает возможность соединения религиозного, этического и эстетического идеалов в кенотическом самоумалении, в самоотрицании эго (муга). Возможность подобного выводится не только из положений восточной философии (индуизма, буддизма, даосизма и т.д.), но и некоторых исторических особенностей японской культуры.

При внешней консервативности и традиционности в ней всегда присутствует удивительный динамизм, скрытый в механизме внутренней пульсации или циркуляции (каси, по терминологии филолога Идзири Масуро). Именно поэтому так важны в этой культуре «зоны пустоты» (ма), где циркуляция происходит особенно активно. Это самые важные зоны японской культуры. Отсюда пресловутая неопределенность японского синтаксиса, особенно поэтического — с его поэтикой «недосказанности» (едзе) и «ускользающей красоты» (категории «аварэ», «югэн», «саби»). Этим объясняется незаполненность сцены Но, ведущая роль пауз в традиционной музыке, пространство белого листа (схаку) в живописи, символические «сухие пейзажи» (карэ-сансуй) в дзэнских храмах, которые потенциально заключают в себе все возможные пейзажи Вселенной. Именно «пульсация» допускает удивительные компромиссы между диалектическими полюсами, не сталкивая и не разводя их, воплощая принцип «недуальности» (фуни). В подобном типе культуры физическое неотделимо от духовного, прошлое — от настоящего и будущего (японские художники всегда говорили о «вечном сейчас» — нака-има). Этим же вызвано и появление «квазиискусств» (термин профессора университета Кэйогидзюку Кобата Дзюндзо, 1926-1984), в которых слиты сакральный ритуал, высокое искусство, профессиональное ремесло и бытовое поведение. Освоение и функционирование этих искусств связаны со всеми пятью чувствами человека (в то время как на Западе эстетические функции признаются только за «языковыми» рецепторами слуха и зрения) и осваиваются обязательно в процессе телесного тренинга, хотя no существу затрагивают все аспекты духовной жизни. Самым ярким образцом квазиискусства Кобата Дзюндзо считает Путь чая.

Эта синтезирующая особенность японской культуры позволяет ей парадоксальным образом сохранять в многослойности сегодняшней культуры исторически очень разные модели восприятия, в основе которых лежит архаический пантеизм, чем-то напоминающий мироощущение младенца дословесного возраста. Возможно, поэтому японцы с такой легкостью относятся к своему стихийному религиозному плюрализму (отправление культов 2-3 религий одновременно — общая черта японцев).

Достоевский говорил о культурной неоформленности России, что позволяет ей быть местом соборной встречи разных культур, современные же японские философы полагают, что Япония сможет предложить миру образцы долгожданного синтеза распадающейся на глазах культурной целостности.

Метафизика прошлого, считает Имамити Томонобу (род. в 1922 г., руководитель Института эстетики Токийского университета) неизбежно сменится такими синтетическими философскими дисциплинами, как метатехника и урбаника, в основе которых лежит экоэтика, занимающаяся в числе прочего новой, целостной эстетикой — калонологией с ее платоновским идеалом калокагатии — единства блага и красоты. Это именно та красота, считает японский ученый, которая «спасет мир», поскольку только эстетический опыт который и в создании, и в восприятии художественного творения представляет собой некий субъективно переживаемый процесс, может вернуть утерянную в мире машинных скоростей человеческую темпоральность, без которой почти все наши ценностные установки теряют смысл, вернуть человеческому телу телесность, а душе — духовность.

Иностранца часто ждет в Японии «культурный шок» от столкновения с невообразимо архаическими черточками сознания и быта рядовых японцев или с проявлениями эстетического сознания в неожиданных для нас зонах (например, в туалетах). Причина всё та же — невероятный синкретизм мировосприятия, более активная, чем у нас, опора на правое полушарие мозга в повседневной практике. Академик Н.И. Конрад в 20-е годы прошлого века писал, что если в духовной культуре индийцев доминирует религиозная составляющая, а у китайцев — научно-аналитическая, то японцы ярче всего проявили себя в ремесле и искусстве. Правда, для адекватного восприятия японских художественных шедевров людям Запада пришлось бы вернуться в собственное средневековье или даже в античность. Машины времени у нас, к сожалению, нет, зато уже в нескольких российских городах есть чайные комнаты с их особым измерением времени и пространства. Заглянем же туда вместе с вернувшимися из сада гостями, которые вновь созерцают нишу, где на месте свитка находят цветок в вазе, а также приготовленную чайную утварь и котел.

В благоговейной тишине, после общего поклона хозяин (тэйсю) совершает глубокий и медленный выдох, отточенными и слитыми в один ритмический ряд движениями расставляет перед собой предметы чайной утвари,: символически протирая их шелковой салфеткой «фукуса», насыпает в чашку тончайший светло-зеленый порошок из высушенного и смолотого чайного листа высшего качества и заливает его небольшим количеством воды, нагретой до 70-90 градусов.

Затем энергичными движениями бамбукового веничка он «замешивает» получившуюся густую чайную массу, добавляет в нее еще немного воды, вновь размешивает то, что получилось, и ставит чашку в направлении главного гостя. Тот подползает к чашке на коленях (если комната мала) или подходит, садится уже перед чашкой, берет ее и возвращается на свое место. После поклона в сторону второго гостя и хозяина он молча поднимает чашку обеими руками чуть выше уровня груди и кланяется (левая ладонь под донышком, а правая придерживает чашку сбоку).

После этого он в два приема разворачивает чашку на 180 градусов лицевой стороной к хозяину и выпивает, не наклоняя спины или головы, 2-3 глотка густой зеленой массы с непередаваемым запахом свежего листа. Поставив чашку на татами перед собой, первый гость протирает место, которого коснулся губами, специальной салфеточкой и, развернув чашку лицевой стороной к себе, обеими руками передает ее второму гостю, который, таким же образом отпив свою долю, посылает чашку далее. Последний гость по просьбе первого возвращает чашку для всеобщего осмотра, после чего ее берет тэйсю, который наливает в нее горячую воду, совершает обряд очищения и заканчивает ритуал приготовления, удалившись из комнаты.

На этом заканчивается центральная часть действа с «густым чаем» (кои-тя), и начинается более свободная по форме, не такая созерцательно углубленная фаза «жидкого чая» (усу-тя), перед которым подаются «сухие сладости». Сам же чай представляет горячую жидкость, поверхность которой покрыта светло-зеленой пеной из микропузырьков воздуха, образовавшихся после энергичного помешивания бамбуковым веничком. Диалог первого гостя и хозяина становится оживленнее — он касается авторов чайной утвари, присвоенных ей поэтических имен и т.д.

Затем хозяин последний раз кланяется всем за порогом комнаты и исчезает в чайной кухне «мидзуя», а гости, еще раз рассмотрев цветок в нише, очаг с котлом и все оставшиеся возле него предметы чайной утвари, выходят по очереди, унося в душе образ калокагатии мира ваби: Гармонии — Почтения — Чистоты — Покоя.